– О! – пробормотала я. – Ты избрал меня – меня, недостойную и преступную жрицу?
– Одно из самых человечных и законных чувств заставило тебя нарушить закон, и за это преступление ты заплатила ужасными страданиями. Креон более виноват, чем ты. Я обещал ему свою помощь и советовал быть благоразумным, относясь с уважением к твоему положению, пока вы не будете далеко от Рима. Вместо того, чтобы последовать моему совету, он до того отдался своей страсти, что пробрался за священную ограду и заставил тебя нарушить обет чистоты, подвергая тебя и себя опасности позорной смерти. Я с большим трудом спас его, и он находится теперь в безопасности в своем отечестве; но он потерял тебя и вполне заслужил это наказание. Итак, забудь прошлое: оно вычеркнуто и не существует более.
Правосудие храма Весты удовлетворено. Весталка Лициния умерла, а ты теперь Нара, моя жена. Твое мужество, твоя покорность и твое раскаяние сделали тебя достойной моей любви.
Я слушала как во сне. Счастье и признательность к человеку, на которого я смотрела, как на благодетельное божество, наполнили мое сердце. Я схватила руку Эбрамара – мудреца Афин и Александрии, и страстно прижала ее к губам.
– Эбрамар? – переспросил Супрамати, вскакивая с места. – Неужели человек, который тебя спас, и мудрец Эбрамар, которого я видел в Гималаях – одно и то же лицо?
– Да, это он. Видев его, ты еще лучше поймешь, что я любила его совсем особенным чувством, в котором уважение и восхищение принимали такое же участие, как и любовь. Но успокойся, садись и выслушай конец моего рассказа.
Когда взволнованный Супрамати снова занял свое место на табуретке, Нара продолжала:
– С только что описанного мною дня моя жизнь текла спокойно, без малейшего облачка. Это был какой-то волшебный сон, полный любви и занятий науками.
Эбрамар, – я буду называть его этим знакомым тебе именем, – дал мне первое понятие об оккультных науках.
Я думаю, никогда еще ни один учитель не имел такой внимательной и преданной ученицы. Сидя у его ног в большой лаборатории, я слушала его уроки и изучала древние языки. Я знаю санскритский язык Вед, ассирийский язык, древние наречия Азии, египетский язык, даже могу читать иероглифы и клинообразные надписи.
Эбрамар был учитель добрый и терпеливый, но очень строгий. Он требовал усердия и настойчивости. Я должна была совершенствоваться, а не оставаться неподвижно на месте.
Я не замечала, как шло время. Чем дальше шли мои занятия, тем больше пробуждался мой интерес к раскрывавшимся тайнам прошлого и будущего.
Однажды, когда мы по обыкновению вместе работали в лаборатории, Эбрамар привлек меня к себе и сказал:
– Лициния! Не желаешь ли ты побывать в Риме и повидаться с отцом? Он очень стар. Смерть его близка, а я обещал ему, что он увидит тебя перед своей кончиной.
Это почти забытое название, воплощавшее в себе такие ужасные воспоминания, привело меня в трепет, но в то же время пробудило во мне страстное и болезненное желание снова увидеть моего бедного отца.
– Конечно, я желала бы видеть мою родину и отца! Только я боюсь, чтобы меня не узнали и чтобы мне снова не подвергнуться мщению законов, – пробормотала я взволнованным голосом.
Эбрамар громко расхохотался и затем спросил с лукавой улыбкой:
– Как ты думаешь, сколько времени прошло с тех пор, как ты оставила Рим?
– Да лет десять, – ответила я с легким смущением. Эбрамар продолжал весело смеяться.
– Твой ответ, Нара, еще раз доказывает, что для трудящегося время имеет крылья. Сорок лет прошло со времени той грустной драмы, героиней которой ты была. Твоему отцу девяносто восемь лет, а тебе пятьдесят семь.
Я вскрикнула от ужаса. Итак, я была совсем старуха, а между тем мне казалось, что я не изменилась.
Я посмотрела на Эбрамара. Он все оставался тем же тридцатилетним молодым человеком, который меня спас. Ни одного седого волоска не серебрилось в его черных, как вороново крыло, волосах, взгляд был полон огня, а эластичность членов указывала на молодость в ее полном расцвете.
Эбрамар прочел мою мысль и с улыбкой ответил:
– Успокойся! Не тщеславие ослепляет тебя: ты действительно молода и красива.
Он вынул из шкафа и подал мне зеркало, сделанное из какого-то особого вещества и более совершенное, чем наши. До этого времени я всегда употребляла только металлические зеркала.
С трепетом смотрела я на мое изображение и убедилась, что действительно нисколько не изменилась.
– Теперь ты сама видишь, – сказал Эбрамар,- что тебе нечего бояться римского правосудия. Лициния должна была бы быть седой, сгорбленной и морщинистой матроной, а не прелестным созданием со сверкающим взором, во всем расцвете семнадцати лет.
– Эбрамар! Что за чудо совершилось со мной? Неужели наука владеет тайной вечной молодости? – в сильном волнении вскричала я.
– Настанет время, когда ты все узнаешь. А теперь начинай укладываться: через три дня мы едем в Рим.
Не буду подробно описывать наше путешествие. В Александрии мы снова надели греческие костюмы. В качестве афинского мудреца Эбрамар высадился в Риме со своей женой Евхарисой. Человек, посланный вперед, уже нанял дом, и все было приготовлено для нашего приема.
Ты можешь себе представить, с каким чувством проезжала я по тем самым улицам, по которым меня несли на смерть в погребальных носилках. Впечатление от этого воспоминания было так сильно, что холодный пот выступил у меня на теле, и я почти теряла сознание.
На другой день по приезде Эбрамар сказал мне, что мой отец предупрежден и что после полудня я могу к нему ехать.